У чуда две стороны - Елена Габова

Меня поднимают. Я не хочу. Сопротивляюсь. Снова сажусь на пол. Поставили в угол – буду сидеть. Не все ли равно – где, в каком углу? Дома, в чужом подъезде, на вокзале…

– Какая ты тяжелая! Что ж, так и будешь сидеть? Ведь простынешь? Валя, Валя, а ну помоги!

– Мама, что случилось?

Голос ужасно, ужасно знакомый. Уткнувшись в колени, сижу. Я знаю, кто вышел. Он в этом доме живет. Оказывается, в этом подъезде. У него редкое имя. Он тоже знает, кто я. У меня редкие белые волосы. Вряд ли меня спутаешь с кем-нибудь. Я не зайду к ним домой. Он думает, я его преследую. Я не буду мозолить ему глаза. «Она не хотела мозолить ему глаза». Я тут случайно. Честно случайно! Валька, честно случайно!!! Честно!

– Маша? Заходи, Маша! – Сильные руки поднимают меня. Как тогда, в автобусе. – Девушка! – голос шутливый. – Не часто ли мне приходится тебя тягать?

– Валя, ты ее знаешь? – должно быть, это его мать.

– Валька! Я ненарочно! – кричу я. – Я случайно! Честное слово! Меня в угол поставили! – Я рыдаю.

Горячий чай. Варенье. Красивая чашка. Две чашки. Валька напротив.

– Пей. Согревайся.

Валькина мама дала мне теплую кофту. Кофта большая, но я люблю большие вещи. На моих ногах теплые огромные тапки из искусственного меха в форме мышиных морд.

– Постриглась, – не спрашивает, говорит Валька. Он не улыбается, но все же какая-то улыбка есть на губах. Какая-то внутренняя, еле уловимая тень улыбки. – Хочешь, я тебе концы подровняю? Неровно отрезала.

«Хочу! Конечно, хочу!» – воплю я про себя.

Дую на чай. Пью. Потом плачу. Слезы в горячий чай.

– Меня поставили в угол, – шепчу. – Мне четырнадцать лет. – Горячие в чай слезы.

Я закрываю лицо ладонями, слезы просачиваются сквозь пальцы. Валька встает из-за стола и уходит, чтоб меня не смущать.

– Валя, уговори ее позвонить домой. Там волнуются, сходят с ума. Уже, наверное, в полицию позвонили. Маша, ты понимаешь? У твоих родителей бессонная ночь. Надо их успокоить.

– Нет. Нет, – мотаю головой изо всех сил. – Не буду звонить. Не буду. Нет. Меня поставили в угол.

– Хорошо, скажи номер телефона, я сама позвоню.

Я мотаю головой. Нет.

Валька приносит мне карандаш и листочек бумаги.

– Напиши номер. Пожалуйста. Плиз.

Наспех, коряво пишу номер домашнего телефона и папино имя – Игорь Сергеевич. Валькина мама набирает номер.

– Можно Игоря Сергеевича? Игорь Сергеевич? Маша у нас. Не беспокойтесь. Да, все хорошо. Нет, сейчас она подойти не может. Всего доброго.

Мама Вальки подравнивает мне концы волос. Я бы хотела, чтобы это сделал Валька. Но мама ему не доверила. Он мальчишка. Не сумеет.

– Вот. Вполне хорошо. – Валькина мама оглядывает меня со всех сторон. – Какие у тебя волосы светлые. Белые. Удивительно.

– Белоснежка, – произносит Валька. Он тоже оценивает стрижку, обходя меня справа и слева.

Меня никто еще так не называл.

Он проводит рукой по моим волосам. Почему-то я снова бурно начинаю реветь.

Я отрезала волосы, чтобы понравиться Вальке. Это произошло спонтанно, неожиданно для меня. Я не знаю, понравилась ли я ему с отрезанными косами. Но я сделала правильно! Да! Ведь в результате всего я попала к ним домой, пусть даже случайно. Познакомилась с его мамой. Она такая хорошая, такая добрая, у нее пепельные волосы и ясные зеленые глаза. Добрые морщинки. Морщинки, оказывается, тоже могут быть добрыми и злыми.

Я спала на Валькиной кровати в его комнате. А книг тут было! Стеллаж во всю стену. Валька спал на раскладушке в комнате с мамой. И в той комнате стеллаж с книгами. И в прихожей книги. И в кухне книжные полки. Такое впечатление, что Васильковы жили в библиотеке.

Утром села на кровати, отодвинула штору, выглянула на улицу – Валькина кровать стоит под окном. В окне напротив горел свет и были точно такие же занавески, как в моей комнате.

Вау!

Это мое окно!

Мы живем напротив друг друга!

Наши окна настолько близко, что можно перекинуть доску и ходить по ней с шестом, как канатоходцы.

Я в том и спала, в чем сбежала из дома. Встала, накинула теплую кофту Альбины Кимовны. Ноги сунула в «мышек». Потопала в ванную. Там на полочке среди умывальных принадлежностей стоял маленький кораблик из ореховой скорлупки. Он был такой, как в моем сне. Только на том было несколько парусов, а здесь – один алый. А на самом кончике мачты – узенький раздвоенный роджер. Я вышла из ванны в полной растерянности. Не много ли похожих корабликов в моей жизни? Тот кораблик из сна сделал рыбак, похожий на Вальку. И этот кораблик сделал Валька, не Альбина же Кимовна.

– Там в ванной кораблик… – говорю Валькиной маме, – его Валя сделал?

– Да. Дней десять назад. Нравится?

– Не то слово… Знаете, мне такой же дней десять назад снился.

– Правда? Вот интересно. Чудесное совпадение!

– Возьми. Он твой.

Это говорит за моей спиной Валька. Он входит в кухню и ставит кораблик на стол передо мной, где нам уже приготовлен завтрак – по чашке душистого чая и по два тоста с маслом.

– Валька? Это что? Это значит – сбывшийся сон? Это правда мне?

– Это значит сбывшийся кораблик.

– Спасибо.

Мое горло раздирают спазмы.

Валька уходит в школу, а я как пойду в такой одежке, без рюкзака?

Надо же и домой каким-то образом возвращаться… надо… надо…

Валькин кораблик.

Мне.

Спасибо, Валька.

Мне легче.

Когда человек вылетает в носках и футболке в предзимний вечер – да, дико, но понять его все-таки можно. Значит, у него состояние аффекта. Но когда человек, не торопясь, как будто на прогулку, спускается в носках и футболке в утреннее предзимье – тогда ясно, что он съехал с катушек и ему прямая дорога в дурдом. Это мне Альбина Кимовна, Валькина мама, популярно объяснила. И дала старую Валькину куртку и свои туфли. От шапки я отказалась. Я с замиранием сердца, с корабликом в руке, вошла в свой подъезд, позвонила в нашу квартиру.

Мне открыла мама. Открыла и, поджав губы, сразу ушла во взрослую комнату. Мы даже не поздоровались.

Я открыла дверь во «взрослую», бросила туда «прости». Не знаю, за что прости, не я ведь ставила ее в угол. Но на всякий случай сказала. Я где-то читала цитату, наверно, опять же в Интернете, что извиняется первый не тот, кто виноват, а тот, кто дорожит отношениями. Я дорожила. Мне с мамой жить. Долго жить. Она моя мать, она меня родила, если бы не она, меня бы не было на свете. И я люблю, я люблю ее вообще…